МАРШ КРОТОВ

Альт и бас дают петуха, моргнув,
игрушки свои жонглёр на землю бросает,
стар и млад, плясун, балагур и шут
становятся немы ртом и ликом темны —
чуть только наш, от ярмарки в двух верстах, кимвал забряцает
и окрест, бригадами по сто душ, появимся мы.

Мы — кроты. При нас улыбаться брось!
Мы видим тебя насквозь. Да, насквозь.

Главный крот сидит на таком коне,
в камзоле таком, что нам и сладко и больно.
Мы, кроты, его безусловно чтим,
поскольку он старше всех на семьдесят лет
и под рукой огромная у него, естественно, бомба,
от какой спасения никому, естественно, нет.

Ну, а мной — кончается строй бригад.
Я самый последний крот, арьергард.

Я иду. Я всем ходокам ходок.
А будет привал — засну, умру, не опомнюсь.
В нас, кротах, силён коренной рефлекс:
велят умереть — умри, родиться — родись.
Плюс мы спешим, мы шествуем далеко, на Северный Полюс,
чтоб на нём, присвоив его себе, создать парадиз.

И хотя над Полюсом ночь густа,
с ней справится зоркий глаз, глаз крота.

Всяк жонглёр на ярмарке, шут любой,
пока мы течём вокруг, бряцая надсадно,
прям стоит и вертит в уме цифирь
(горазд не горазд считать, удал не удал):
мол, клык за клык, за хвост полтора хвоста, три, стало быть, за два...
А итог выходит всегда другим, чем он ожидал.

Эй, басы! Моргните-ка там альтам.
Из Моцарта что-нибудь — нам, кротам.

1993